Русское общество в Париже - Страница 26

Был в Прадо маскарадный бал, как обыкновенно, очень шумный и очень людный. Русских было довольно много: человек двадцать или более; были наши соотечественники, которых я даже не знал и с которыми здесь встретился в первый раз. Около полуночи, когда бал шел во весь парижский разгар, я сидел за левою колоннадою у столика с одним земляком Р. и с двумя нашими знакомыми француженками. Мы пили чай. Одна наша дама встала пройтись и через минуту возвратилась к нам, говоря: «Смотрите, смотрите: с каким-то вашим русским скандал». Она указала на густую кучку кричавших во все горло студентов. Это было шагах в десяти, и я не понимаю, как мы этого прежде не заметили сами. Мы оба встали и бросились в эту кучку.

— Вон! Вон! Варвар! Скот! Вон его! В окно его! — раздавалось в кучке, а ничего не было видно; да и разобрать-то, в чем именно дело, никак было невозможно. Я стал на соломенный табурет и, держась за колонну, увидел следующее.

Тоненький, рыжеватенький человек, весь в поту, с растрепанной прической, вертясь во все стороны, крестился, прижимал к сердцу руки и в чем-то кого-то уверял и клялся; но его не слушали и все поталкивали. Более всех наступал на него огромный студент, одетый мельником. Он попеременно то дергал рыжеватенького человека, то махал у него кулаком перед носом.

— Что он говорит? Что он говорит, Бенуа? — крикнул один громкий голос.

— Он все врет, — отвечал высокий студент. — Он теперь говорит, что он не русский.

— Кто же он?

— Он уже говорит, что он поляк.

— А! Это другое дело. Зачем же он называл себя русским?

— Зачем вы называли себя русским? — загремел высокий студент. — Кто вы, наконец?

— Я поляк, — отвечал рыженький человек.

— Врете!

— Dalibóg polak, polak! — заговорил рыженький, прескверно произнося даже эти простые, самые нетрудные польские слова.

— Так вы поляк?

— Polak, jestem polka, — лепетал ободренный рыженький.

— Так к двери же поляка, который называется русским и шляется по балам в такое время, когда надо умирать за родину! — рявкнул студент.

— К двери! К двери негодяя! — подхватила толпа и неудержимою волною погнала рыженького через всю залу, сквозь всех, весьма спокойно, впрочем, стоявших жандармов и выпихнула его за дверь.

Я уверен, что это вовсе не был русский, потому что его никто из всех бывших тут русских не знал. Всего вернее, это был кто-нибудь из батиньольских поляков, родившихся от эмигрантов в Париже. Эти люди, сколько мне удалось встречать их, вообще говорят по-польски очень худо, и именно с тем акцентом, которым говорил прадовский рыженький incognito. Вопрос был только в том, что за мысль ему пришла назваться русским? Дело это я объясняю себе так: разговор, в котором он объявил себя русским, по рассказам, завелся у него с какой-то камелией. Зная, что парижские камелии падки на русские карманы и, вследствие того, оказывают русскому некоторое предпочтение и доверие, ему вздумалось объявить себя русским и пофигурировать с этим именем, рассчитывая воспользоваться легковерием французской камелии и увезти ее; а там пусть, мол, ругает, «przeckletych moskali». А тут подвернулись пьяные студенты со своим политическим задором — ну и пошла история.

Справедливость требует сказать, что почти все соорудившие этот скандал французы были пьянее вина. Все это, говорят, было напечатано в «Колоколе», «Дне» и «Московских ведомостях». А вот чего еще нигде не было напечатано и что также небезынтересно для характеристики очаровательного французского demi-mond'a.

Не успели мы усесться за оставленный нами чай, к нам подходит тот же огромный студент, одетый мельником, и, опершись руками о наш стол, спрашивает:

— А вы кто? Вы какой нации?

Мы посмотрели на него молча.

— Какой вы нации? — возвысив голос, повторил студент.

— Мы русские, — спокойно отвечал ему мой товарищ.

— Га! Русские.

— Да, русские, — подтвердил Р. — Нас тут сто человек. А что такое?

— Ничего.

— Напрасно беспокоились, значит. Да, нас сто человек.

Студент отошел и стал возле ближайшей колонны.

— Фу ты, Господи! — подумали мы. — Да что же это такое в самом деле?

И один из нас подошел к студенту.

— Monsieur!

— Monsieur.

— Что вам было от нас угодно?

— Знать, русские ли вы.

— И только?

— И только. Я ненавижу вас и хотел вам сказать это.

— Благодарим за внимание; но если вы имеете что-нибудь к нашему правительству, то за этим вам следовало бы отнестись не к нам, а к барону Будбергу: он гораздо ответственнее нас за правительство, которого мы не имеем чести представлять.

— Вы угнетаете Польшу.

— Мы вот пьем чай да слушаем лекции. Польша имеет дело с правительством, к которому я только что имел честь вам рекомендовать обратиться через кого следует. Если вы найдете это удобным, то это гораздо действительнее, чем делать дерзости людям, которые вам ничего худого не сделали.

— Всякое правительство всегда впору своему народу.

— Это давно сказано вашим мыслителем, и я нахожу, что это, по отношению к теперешней Франции, весьма справедливо.

Француз отвернулся и ушел.

Через час один из наших стоял в другом углу залы с русским поляком X. и каким-то русским врачом, фамилии которого я не знаю. Мимо них прошел тот же высокий студент, и вслед за этим раздался хохот нескольких человек.